Лаврецкий, Иван Петрович ("Дворянское гнездо")

Смотри также Литературные типы произведений Тургенева

Отец Федора Л. Коротко остриженные волосы, накрахмаленное жабо, долгополый гороховый сюртук со множеством воротников, кислое выражение лица, что-то резкое и вместе равнодушное в обращении, произношение сквозь зубы, деревянный внезапный хохот, отсутствие улыбки, исключительно политический и политико-экономический разговор, страсть к кровавым ростбифам и портвейну — все в нем так и веяло Великобританией, весь он казался пропитан ее духом. И. П. называл себя патриотом, хотя Россию знал плохо, не придерживался ни одной русской привычки и по-русски изъяснялся странно: в обыкновенной беседе речь его, неповоротливая и вялая, вся пестрела галлицизмами; но чуть разговор касался предметов важных, у Ивана Петровича тотчас являлись выражения в роде: "оказать новые опыты самоусердия", "сие не согласуется с самою натурой обстоятельства" и т. д. Воспитывался И. П. у богатой "старой тетки княжны Кубенской". "Тетка одевала его как куклу"; "она назначила его своим наследником", но на старости лет вышла замуж за гувернера И. П., и племянник остался в доме "приживальщиком". И. П. вернулся к отцу в деревню. "К службе, с низких чинов трудной и темной" он чувствовал отвращение. В деревне "скука его грызла". Отец звал И. П. неженкой, бранил "его столичные привычки, его фраки, жабо, книги, его флейту, его опрятность", в которой чуялась гадливость, попрекал Вольтером. Действительно "изувер" "Дидерот и Вольтер сидели в голове" И. П., "и не они одни — и Руссо, и Рейналь, и Гельвеций, и много других, подобных им, сочинителей сидели в его голове, — но в одной только голове". Его наставник "влил целиком в своего воспитанника всю премудрость XVІІІ-го века, и он так и ходил наполненный ею; она пребывала в нем, не сказавшись крепким убеждением". В доме тетки И. П. получил поверхностное образование; "хорошо говорил по-французски, с парижским выговором. Год в деревне, у отца, "показался ему за десять лет. Только с матерью своею он и отводил душу и по целым часам сиживал в ее низких покоях, слушая незатейливую болтовню доброй женщины, да ел варенье". Связь с Малашей, в которую И. П. вступил под кровом родительского дома, привела в гнев его отца, отец грозил сыну "постыдным наказанием, но И. П. заявил что, хотя он не намерен оправдывать свою вину, но готов ее исправить, и тем охотнее, что чувствует себя выше всяких предрассудков — а именно — готов жениться на Маланье". И. П. пришлось бежать от гнева отца: он "спрятался у соседнего однодворца", но сдержал свое слово: подкараулил телегу с Маланьей (ее везли в ссылку в дальнюю деревню), отбил девушку силой, поскакал в ближайший город и обвенчался с нею. И. П. написал "язвительно-холодное и учтивое" письмо отцу, а сам отправился в деревню, где жил его троюродный брат. "Он рассказал им все, объявил, что намерен ехать в Петербург искать место и упросил их хоть на время приютить его жену. При слове: жена — он всплакнул горько и, несмотря на свое столичное образование и философию, униженно, беднячком-русачком поклонился своим родственникам в ноги и даже стукнул о пол лбом". Устроив жену, он отправился в Петербург, где действительно "пустил в ход" и оправдал на деле Руссо, и Дидерота, и la D?claration des droits de l'homme". "Чувство совершенного долга, торжества, чувство гордости наполняло его душу". "Не прошло трех месяцев, как он уж получил место при русской миссии в Лондоне". "Там денег у него было очень мало; но он счастливо играл в карты, заводил знакомства, участвовал во всех увеселениях, словом, плыл на всех парусах". Через полгода И. П. явился в Россию, вымолил у отца прощенье и снова отправился за границу. Вернулся он оттуда "англоманом и принялся за воспитание сына. Он все подверг коренному преобразованию". Из сына И. П. желал сделать прежде всего "человека" — и не только человека, но и спартанца. И. П. писал сыну письма и наставления по-французски, в которых он называл его "mon fils" и говорил ему "vous"; сына он "никогда не ласкал", хотя с гордостью "называл его на своем странном наречии: "сын натуры, произведение мое". Он проводил большую часть времени в своем имении, а по зимам приезжал в Москву один, останавливался в трактире, прилежно посещал клуб, ораторствовал и развивал свои таланты в гостиных и более чем когда-либо держался англоманом, брюзгой, государственным человеком". 1825 год разрушил все его планы. Приятели его подверглись тяжким испытаниям, И. П. удалился в деревню и заперся в своем доме. "Вольнодумец начал ходить в церковь заказывать молебны; европеец стал париться в бане, обедать в два часа, ложиться в девять, засыпать под болтовню старого дворецкого; государственный человек сжег все свои планы, всю переписку, трепетал перед губернатором и егозил перед исправником; человек с закаленною волей хныкал и жаловался, когда у него вскакивал веред, когда ему подавали тарелку холодного супу". "Застарелый эгоист" высказался весь. На словах он был полон "широкими либеральными теориями", на деле проявлял "черствый и мелкий деспотизм". Неожиданно И. П. "ослепнул безнадежно"; в просьбе ехать за границу для лечения — "ему отказали". Три года он скитался по России из города в год, от доктора к доктору: "совершенной тряпкой, плаксивым и капризным ребенком он вернулся назад в свое именье. Он мучил всех домашних и утихал только, пока обедал; никогда он так жадно и так много не ел; все остальное время он ни себе, никому не давал покоя. Он молился, роптал на судьбу, бранил себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что ни во что не верит, — и молился снова; не выносил ни одного мгновения одиночества и требовал от своих домашних, чтоб они постоянно, днем и ночью сидели возле его кресел и занимали его рассказами, которые он то и дело прерывал восклицаниями: "вы все врете, — экая чупуха!" "Так проскрипел он два года и умер в первых числах мая, вынесенный на балкон, на солнце. "Глаша, Глашка! булионцу, булионцу, старая дур...." — прошептал его коснеющий язык и, не договорив последнего слова, умолк навеки".